Сюжет стихотворения походит на рассказ из разряда «страшилок»: прохожего на кладбище останавливает звучащий из-под земли женский голос. Логично ожидать

фантасмагорическое нагромождение ужасов, в духе баек о «встречах с мертвецами». Но ситуация складывается нестандартным образом.

 Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
Коктебель, 3 мая 1913

Объект потустороннего обращения выбран не случайно. Человек неторопливо бредет среди могил, разглядывая памятники, словно ищет кого-то. Невидимая героиня замечает его и призывает обратить на себя внимание. Почему?

Потому что в нем она обнаруживает черты, близкие себе, той, какой она была. Может быть, именно ее он и ищет?

Цель достигнута: прохожий не убежал, а остановился, прислушался. И это позволяет начать с ним разговор, который можно назвать таковым лишь условно: говорит мертвая героиня, а живой герой лишь молча внимает ее словам и выполняет ее волю.

Героиня не торопится. Развитие монолога, выбираемые темы, расставляемые акценты и интонации создают представление, что встречного незнакомца к чему-то постепенно готовят.

«Беседа» выглядит почти светской. Прежде всего героиня предлагает преподнести ей ритуальный букет из полевых цветов. Затем потусторонняя указчица предлагает познакомиться с ее именем и возрастом.

Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

При этом ни имя, ни возраст собеседника ее не интересуют. Но она заботится о том, чтобы не вызвать в нем инфернального страха:

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…

Усыпляя естественную настороженность слушателя, героиня предлагает воспринимать происходящее как некую игру: она внушает герою, что ему это удастся, уверяет в схожести их мирощущения:

Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

Шутки с оттенком озорства, даже веселого кощунства — неотъемлемая черта  цветущей здоровой молодости, уверяет героиня и напоминает прохожему, что она была именно такой, какой он сейчас — здоровой, молодой, цветущей:

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…

Воспоминание о себе живой вызывает новый призыв. В этот раз он звучит надрывно, почти как стон:

Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Курсив акцентирует особую значимость слова была: героиня умоляет собеседника не уходить, напоминая о праве на жизнь, которое у него есть, а у нее навсегда отобрано.

Отчаянный призыв доходит до собеседника, и инфернальная «светская беседа» продолжается. Ритуальный букет дополняется ритуальным угощением:

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Сладкий вкус кладбищенской земляники объясняется тем, что она растет на прахе мертвых, и гостеприимное предложение звучит совершенно в духе заявления «Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя».

Убедившись, что зловещая шутка не вызвала отторжения, героиня предлагает вообще принимать любые жизненные явления просто, без лишнего драматизма:

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Героиня как будто готова отпустить собеседника на свободу. Похоже, что ее попытка потустороннего общения состояла лишь в краткой беседе.

Она прощально любуется собеседником:

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…

 

И в момент, когда психологические барьеры сняты и герой расположен к невидимой собеседнице, неожиданно раздается:

— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

В отличие от всех предыдущих фраз, которые как бы не слышны и, может быть, просто мерещатся герою, заключительная фраза начинается с тире, как прямая речь, и поэтому последние слова героини ощущаются как совершенно реальное,  громко звучащее высказывание. Можно представить, что вслед за «голосом из-под земли» перед героем  вырастет призрак во всей своей красе. Но  предыдущим монологом собеседник уже подготовлен к любым неожиданностям, и фраза звучит спокойно и убеждающе: героиня уверена, что ее появление будет воспринято адекватно. Поэтому фразу заканчивает точка, а не восклицательный знак, как в предыдущих заклинаниях.

«Страшилка» не состоялась, а состоялась встреча двух миров, которые всегда существуют рядом. Живой герой — это новое воплощение героини, навсегда ушедшей из надземного мира. Потому-то она и любуется им в «золотой пыли» заката.

Таково одно из возможных прочтений стихотворения, которое исследователи считают одним из важнейших в творческом наследии Цветаевой — по разным причинам.

По словам О.А. Клинга, «Цветаева часто рисует в воображении свою загробную жизнь (и это сквозной мотив ее лирики), но у Цветаевой это инобытие особого свойства: оно строится на диалоге с живыми. Оттуда, из иного мира, она общается с оставшимися на земле, уже в юности предвидя, что не только стихам, но и полноценной востребованности как личности настанет «черед» лишь после ее смерти. Это проявилось в стихотворении «Идешь, на меня похожий…», где впервые возникает еще один адресат лирики Цветаевой, может быть, самый главный — своего рода гость из будущего <…> Прохожий, конечно, символизирует не отчуждение, а, наоборот, является двойником лирической героини — не случайно он наделяется эпитетом “похожий”» (Клинг: 40).

И. Д. Шевеленко так же отмечает своеобразие инфернальных мотивов стихотворения. Анализируя идеологические приметы раннего этапа творчества Цветаевой, она считает, что «ницшеанское неверие в бессмертие <…> уравновешивается ницшеанским же “вечным возвращением”. В стихотворении “Идешь, на меня похожий…” монолог умершей героини, обращенный к далекому потомку, по-видимому, следует трактовать и как насмешку над всей кладбищенской мифологией с ее встающими из гроба покойниками <…> , и как вариацию на тему “вечного возвращения”. Если Цветаева уже что-то слышала к этому времени об идеях победы над смертью и воскрешения мертвых Николая Федорова (полемизировавшего с Ницше прежде всего по вопросу о бессмертии), то ее стихотворение можно считать и актом открытого предпочтения Ницше Федорову: воскрешения мертвых не будет, но некто “похожий” на умершего должен когда-нибудь вновь пройти его земным путем» (Шевеленко: 82-83). Мотив общения с потомком, как считают исследователи, указывает на связь этого стихотворения с тем, которое будет написано позже, — «Тебе — через сто лет».

К. Жогина фиксирует руководящий мотив произведения: «Это обращение “из-под земли” диктуется нежеланием забвения». Исследователь проводит подробный смысловой анализ «потусторонней беседы». «Образ лирической героини проявляется через надгробную надпись – прежде всего через имя. Интересно, что сначала поэт предостерегает прохожего от испуга (“Не думай, что здесь – могила, Что я появлюсь, грозя…”), а потом – от угрюмости воспоминания об умершем, предписываемой традицией (“Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь”), призывая к легкости (с одной стороны, к светлым думам, с другой, к легковесности, поверхностности, неглубокости этих дум): “Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь”» (Жогина). Мотив нежелания забвения, как мы считаем, и воплощен в обдуманной последовательности «руководящих действий», приближающих мир живых к миру ушедших.

К. Жогина обращает внимание на «особые предметы, объединяющие оба мира – тот и этот» (Жогина). Из них отметим тему «ритуального букета». «Прохожий должен прочитать имя героини (а знание имени – процесс сам по себе знаменующий приобщение к сущности его носителя) после того, как он сорвет куриную слепоту и маки. На первый взгляд, что может быть общего между благородными маками и какой-то куриной слепотой? На поверку оказывается, что эти цветы – родственники. Куриная слепота <…> – название ряда растений, в том числе, чистотела, растения семейства маковых, исцеляющего от глазных болезней и даже возвращающего зрение. С другой стороны, само по себе название, включающее слово «слепота», становится олицетворением обладания другим зрением (в царстве мертвых земные чувства излишни, мешают контакту с душами умерших; не случайно, видимо, поэтому рассказ о себе, предназначенный прохожему, лирическая героиня ведет, описывая свои земные приметы.) Мак в мифопоэтической традиции связан со сном и смертью. Он как «цветок смерти», олицетворение невинно пролитой крови (имплицитно выраженный мотив гибели либо самоубийства), символизирует собой границу «мира иного». В то же время в греческой мифологии мак приносит сладкое успокоение, являясь атрибутом Гипноса, брата-близнеца бога смерти Танатоса» (Жогина).

Если символическое значение куриной слепоты в данном контексте представляется недостаточно убедительным, то в отношении маков можно только согласиться с исследователем и предложить читателю ознакомиться с другими выводами этой интересной работы.

Мнения исследователей доказывают, что стихотворение «Идешь, на меня похожий…» заключает в себе мотивы, которые получат развитие на следующих стадиях творчества Цветаевой, и в этом состоит одно из его важнейших достоинств.

 

 

ЛИТЕРАТУРА

1. Клинг — Клинг О. А. Поэтический мир Марины Цветаевой. В помощь старшеклассникам, абитуриентам, преподавателям. 2-е изд. М., 2004.
2. Шевеленко — Шевеленко И. Д. Литературный путь Цветаевой: Идеология — поэтика — идентичность автора в контексте эпохи. М., 2002.
3. Жогина — Жогина К.Б. «Я столько раз хотела жить и столько умереть!» (Тема смерти в ранних стихотворениях Марины Цветаевой) // На путях к постижению Марины Цветаевой: Девятая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9–12 октября 2001 года): Сб. докл. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2002. С. 346-363.