Начало

Тема «Цветаева — Ахматова», по-видимому, никогда не будет исчерпана — так велики, сложны и уникальны взаимные связи двух поэтов и современниц. Аспекты, в которых раскрываются эти взаимосвязи, так же бесконечны: в зависимости от целей и установок исследователя они подаются с разным знаком, с разной расстановкой смысловых акцентов, на разном уровне представления. Тем важнее работы, выводы которых оказываются плодотворными, прежде всего, в научном плане.

В книге Л. В. Зубовой «Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект» циклу «Ахматовой» уделено небольшое, но существенное внимание. Объяснение приема цветаевских оксюморонов (стилистическая фигура, сочетающая противоположные понятия), Зубова разъясняет на разных примерах, в том числе и в стихах «Ахматовой»:

Оксюморонность создается тем, что сохранившийся элемент фразеологизма вызывает представление о его первичном составе и значении. Обычный оксюморон скорее выражает значение дисгармонии или, напротив, слияния противоположных начал:

О муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы <…>

В этих строчках, обращенных к Анне Ахматовой, мы находим очень высокую степень уплотнения словосочетаний как языковых единиц: во фразеологизм исчадие ада вместо слова ад подставляется фразеологическое сочетание белая ночь, оксюморонное по своей природе. Оно принято за исходный символ стихотворения. Расщепление фразеологизма на компоненты и развитие смысла каждого из компонентов ведет к объединению этих смыслов уже не на уровне фразеологической обусловленности соединения слов, а на уровне символов, стоящих за этими словами.

Со смыслом ‘белый’ связаны образы прекраснейшая из муз, метель, Спаса светлого, купола горят, со смыслом ‘ночь’ — плач, исчадие, черную, слепец. Члены обоих рядов — «черного» и «белого» — пересекаются друг с другом в сочетаниях шальное исчадие ночи белой, черную насылаешь метель на Русь, Спаса светлого славит слепец бродячий. В третьей строфе резкий оксюморон дается на основе и фонетического, и морфолого-этимологического сцепления однокоренных слов (еще более искусное переплетение):

И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой
Уже бессмертным на смертное сходит ложе <…>

На основании существующей в русском языке фразеологии уподоблены белая ночь и ад, плач и искусство (муза — покровительница какого-либо искусства, у Цветаевой — плача). Во всех подобных случаях замены одного из компонентов замещенный член фразеологизма остается в подтексте в виде культурно-языкового фона и неизбежно включается поэтому в смысл заменившего компонента, а фоновый узуальный фразеологизм — в смысл окказионального (Зубова: 103).

Рассматривается цикл и в труде О. Ревзиной «Безмерная Цветаева: Опыт системного описания поэтического идиолекта». Один из важнейших разделов книги посвящен тому, какую роль у Цветаевой играет фактор «собственного имени». О. Ревзина отмечает разные направления, в которых развивается эта тема. Одно из них:

<…>  имя признается «адекватным», истинным обозначением и толкуется через ассоциативные признаки, через «историю» называемых лиц; ср.: …Анна Ахматова! Это имя — огромный вздох, И в глубь он падает, которая безымянна; Имя ребенка — Лев, Матери — Анна. В имени его — гнев, В материнском — тишь   (Ревзина: 316)

Таким образом,  расширение значимости имени идет за счет раскрытия связей со средой, окружающей его носителя. Другой существенной особенностью цветаевской поэтики является так называемое субъектное многоголосие: разные речевые и образные самопредставления и представления объекта изображения. Ревзина при этом отмечает, что

Субъектное многоголосие проявляется и при обращении к одному и тому же поэтическому сюжету. Примером могут служить стихи этого времени, обращенные к А. Ахматовой. <…>  В первом стихотворении из цикла 1916 года «я»-субъект избирает способ «плетения словес»: О Муза плача, прекраснейшая из муз! О ты, шальное исчадие ночи белой! (I, 303). В том же 1916 году в стихотворении «А что если кудри в плат…» «я»-субъект предстает в виде странницы (…хочу взглянуть На царицу, на царевича, на Питер), внешний же облик адресата — из другого словаря: лицо Горбоносое и волосы как крылья (I, 310). Ситуация встречи «я»-субъекта и получателя моделируется как социально охарактеризованная (И снизу — глаза в глаза: — Не потребуется ли, барынька, ягод?). (Ревзина: 565)

Среди работ других исследователей стоит отметить статью Т.А. Самсоновой «Творческий образ Ахматовой в поэзии Марины Цветаевой», в которой циклу «Ахматовой» отводится значительное место. Анализируя, как изменяется выражение чувств Цветаевой к объекту увлечения, автор замечает:

Интересно, что в самом раннем стихотворении «Анне Ахматовой» 1915 г. автор обращается к своей героине на Вы, подчеркивая тем самым свое уважение и почтение:

В утренний сонный час,
— Кажется, четверть пятого,
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова. <…>

Однако уже в следующем году в цикле «Ахматовой» Цветаева обращается к ней напрямую, выплескивая всю свою необузданную страстность и душевную широту, отметая все принятые понятия о приличиях:

— И я дарю тебе свой колокольный град,

Ахматова — и сердце свое в придачу. <…>

Ах, я счастлива! Никогда заря

Не сгорала — чище.

Ах, я счастлива, что, тебя даря

Удаляюсь — нищей. <…>  (Самсонова: 138-139)

Т. Самсонова перечисляет формы, в которых  Цветаева представляет объект преклонения:

Цветаева наделяет свою героиню неземными качествами, обожествляет ее, видит в ней посланца потустороннего мира, либо женщину, накрепко связанную с ним:

<…> Ты, срывающая покров

С катафалков и колыбелей,

Разъярительница ветров,

Насылательница метелей,

 Лихорадок, стихов и войн,

— Чернокнижница! — Крепостница! —

Ты солнце в выси мне застишь,

Все звезды в твоей горсти! (Самсонова: 139-140)

Одним из интересных наблюдений автора является открытие большого числа

«конкретных портретных деталей, что, в общем-то, нехарактерно для цветаевского творчества. Однако почти все описания внешности героини даются через призму особого авторского восприятия, что делает эти детали не просто информативными, но и эмоционально насыщенными:

<…> От ангела и от орла

В ней было что-то.

<…> Не этих ивовых плавающих ветвей

Касаюсь истово, — а руки твоей…

 Тебе одной ночами кладу поклоны, —

И все твоими глазами глядят иконы!» (Самсонова: 140-141)

Автор отмечает читательскую зоркость Цветаевой, отразившую в цикле те противоречивые образы, в которых представляла Ахматова свою лирическую героиню:

Монашенка, королева, верная невеста, неверная жена — это все ипостаси одной ахматовской героини. И в стихотворениях Цветаевой это противоборство поэтического характера замечено и выражено очень ярко (Самсонова: 141)

Автор вполне логично заканчивает свой анализ выводом:

Понимая, какого уровня поэт перед ней, Цветаева говорит о том, что слава Ахматовой, ее известность, будут распространены и на близких ей людей. И их имена окажутся вписанными в историю отечественной литературы: «И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,/ Уже бессмертным на смертное сходит ложе» (Самсонова: 143).

Тема исследований «Цветаева — Ахматова» в рамках цикла «Ахматовой» в нашем обзоре затронута лишь частично. К ней обращались и иностранные исследователи творчества Цветаевой. Об этом мы поговорим в следующих заметках.

ЛИТЕРАТУРА

1. Зубова Л. В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Л., 1989.
2. Ревзина О.Г. Безмерная Цветаева: Опыт системного описания поэтического идиолекта. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2009.
3. Самсонова Т.А. Творческий образ Ахматовой в поэзии Марины Цветаевой // «Через сотни разъединяющих лет…». Пространство цветаеведения. Исследования. Популяризация творческого наследия. Материалы Пятых Международных Цветаевских чтений / Отв.ред. Разживин А.И. — Елабуга: Изд-во ЕГПУ, Изд-во ЕГМЗ, 2011. С. 136-145.