В одной из наших заметок давался анализ первого стихотворения, вошедшего в цикл. Эту интерпретацию стоит дополнить выводами, сделанными

 

в работе Р.С. Войтеховича «Имя твое – птица в руке»: из чего сделаны стихи Цветаевой». Из большой, основательной статьи выберем лишь фрагменты, соотносящиеся с тем, что говорится в нашей заметке.

…Цветаева одно за другим пишет стихотворения, обращенные к Блоку, Ахматовой, Мандельштаму. Имя последнего не названо ни в одном тексте. Впрочем, и имя Блока не называется. Это, пожалуй, одна из основных особенностей стихотворения «Имя твое…».

В исследовательской литературе прочно утвердилась идея, что такая художественная форма связана с идеей «имяславия», воспевания имени без его называния, восходящая к традициям церковного песнопения. Однако Р. Войтехович находит, что

были, вероятно, и другие причины, объясняющие тот факт, что именно Блок удостоился самого «имяславческого» стихотворения Цветаевой. Во-первых, это вызревание склонности к «нагнетающей» поэтике, а во-вторых «непоэтичность» имени «Блокъ» (Войтехович: 58)

В приводимых словарных определениях действительно не находится «поэтического повода» для воспевания имени поэта. И именно поэтому, как считает исследователь,

Цветаева направила свои усилия именно на то, чтобы обойти и перекрыть ненужные ассоциации. Она буквально «оглушает» читателя потоком метафор» (Там же)

Так реализуется упомянутое  «нагнетание поэтики».

Наша заметка рассказывает, как Цветаева находит «поэтические» способы связи: «Фамилия Блок заменена рядом акустических и смысловых ассоциаций».

Не повторяя приведенные в заметке ассоциативные ряды, отметим находки, сделанные автором статьи в сходных случаях, на одном примере.

— льдинка на языке

Войтехович рассматривает этот образ не отдельно, а в связи с предшествующим — «птица в руке»:

Вторая строчка проясняет первую: имя Блока — то, что невозможно удержать: попав на язык, оно исчезает, гибнет. Так, в раннем стихотворении «Ошибка» тает снежинка в руке:

Когда снежинку, что легко летает,

Как звездочка упавшая скользя,

Берешь рукой — она слезинкой тает,

И возвратить воздушность ей нельзя.

Имя Блока — та же «снежинка» в руке или на языке, оно ускользает. Можно лишь констатировать его эфемерность, краткость (Войтехович: 59)

Как видим, структуризация цветаевских приемов в статье происходит иначе. И «льдинка на языке» объединяется с «птицей в руке» по сходству общей идеи:

«Вероятно, актуальнее здесь другая тема — тема неуловимости идеала, мечты» (Войтехович: 58)

Аналогичным образом интерпретированы остальные ассоциации. Интересное прочтение предлагается в ракурсе, о котором говорится в нашей заметке как о градации степеней боли:

Причем стихотворение выстроено таким образом, что боль носит очень конкретный вид и степень ее постоянно нарастает. Заключительное сравнение «глубокий сон» (метафора смерти) является в данном случае закономерным итогом.

У Р. Войтеховича такая градация выглядит принципиально иначе: как затухание звука и переход изображения в новый разряд:

Теперь, когда имя уже всячески описано и практически звучит в тексте, возникает ретардация, торможение:

Имя твое — ах, нельзя! —

Имя твое — поцелуй в глаза, <…>

Звуковой план сходит на нет. Поцелуй вообще может быть слышен, но поцелуй в глаза должен быть глухим. Цветаева возвращается к начальной анафоре-рефрену, к неоднозначной связи двух частей тождества и к запрету на прикосновение. Только теперь мотив прикосновения получает отчетливо эротическую окраску. Но и эта окраска двойственна, она немедленно «затушевывается» следующими строками, охлаждающими «порыв», превращающими его в жест, ритуальное целование (Войтехович: 61)

Толкование цветаевских ассоциаций с именем Блока, предложенное в нашей заметке, приходит к идее запечатленного мгновения — главной задачи искусства:

Птица улетит, льдинка растает, камень утонет, всадник удалится и т.д. Так же, по мысли автора, и сама Поэзия, на «мгновение» воплотившись в поэта Блока, вновь ускользнет, оставив после себя ощущение утраты. Но вместе с тем и чувство, что мы, смертные, прикоснулись к чему-то божественно-прекрасному, возвышенному.

Р. Войтехович, продолжая идеи цветаевской игры с именем, приходит к не менее важным, хотя и неожиданным выводам:

Отметим также в связи с последней анаграммой (гЛуБОК), что в ассоциативном звуковом «шуме», окружающем имя Блока, в шуме, к которому Цветаева так тщательно прислушивалась, ей наверняка слышались слова «голубок» и «Бог» (первый может быть символом второго). Намек на это содержится в последней строчке, где речь идет как будто о молитве на сон грядущий. Не случайно подтекстом к третьему стихотворению цикла станет текст из вечерней службы «Свете Тихий». (Войтехович: 62)

Так образ Блока неявными, но безошибочно и глубоко действующими средствами воплощается в явление высочайшего порядка — образ Того, чье имя не требует упоминания, ибо оно всегда рядом.

ЛИТЕРАТУРА

Войтехович — Войтехович Р. «Имя твое – птица в руке»: из чего сделаны стихи Цветаевой // Блоковский сборник XVII: Русский модернизм и литература ХХ века. Тарту, 2006. С. 54–66.