Через пять дней после седьмого стихотворения, наполненного апокалиптическими ощущениями,  Цветаева пишет новый текст, обращенный к Блоку. Куда же теперь может вести ее мысль и чувство?

 

 

8

И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,

И ветром вздутый калужский родной кумач,

И посвист перепелов, и большое небо,

И волны колоколов над волнами хлеба,

И толк о немце, доколе не надоест,

И желтый-желтый — за синею рощей — крест,

И сладкий жар, и такое на всем сиянье,

И имя твое, звучащее словно: ангел.

18 мая 1916

Сразу обращает на себя внимание композиционный строй произведения. Все восемь строк имеют один зачин: союз «И», они ритмически организованы в один и тот же дольник — монотонный, но  с неравномерным расположением ударных слогов: звучит практически разговорная речь, со спотыкающейся интонацией и паузами, а не стройный поток поэтически упорядоченных слов.

Перед нами выстраивается цепь неторопливых перечислений, которая словно продолжает оборванное размышление. Какое? Может быть, то, чем закончилось предыдущее?

Как помним, последним словом в седьмом стихотворении было слово «смерть». Но ход жизни неостановим, длится и существование героини. Продолжая свой земной путь, она продолжает отмечать то, что видит, слышит, ощущает. Что же предстает теперь перед ее глазами?

Прежде всего  безрадостное видение, подобное предыдущим: оводы безжалостно жалят «кляч», которые уже давно равнодушны к мучениям. Дальше следуют вперемешку реалии военных будней, приметы вспышек революционной активности и картины природы. Хаос впечатлений пробуждает новые интонации и ассоциации.

Вьющийся кумач — метонимия красного флага — не только не вызывает чувства опасности, а наоборот, ощущается родным — вероятно, по причине принадлежности к калужским, точнее, тарусским местам, которые корнями глубоко уходят в счастливое детство (возможно, Таруса и есть «та деревня, где я жила» из предыдущего стихотворения). Героиня начинает замечать, что перепела мирно пересвистываются, что небо над головой — большое, и уже не проволка «поет смерть», а протяжные звуки колокольного звона гармонично сочетаются с колыханием пшеничных полей, и сам «хлеб» отнюдь не «валкий и жалкий». Над ухом звучит не грубый крик ямщика, а разговоры о войне, которые ощущаются привычным предметом добродушной досады. И даже тот факт, что за рощей теперь обнаруживается не жизнь — деревня, а наиболее конкретный символ смерти — кладбищенский крест, — не вызывает трагических мыслей и чувств, и сам цвет этого креста — желтый — вызывает ассоциации с солнцем, подсолнухами, ярким светом дня, а не мраком ночи и гибели.

На наших глазах происходит перемена сознания героини. Она медленно, шаг за шагом отступает от гибельного края отчаяния, в которое ее погрузила смерть поэта. Последние строки завершают процесс душевного восстановления:

И сладкий жар, и такое на всем сиянье,

И имя твое, звучащее словно: ангел.

Если предыдущее стихотворение заканчивалось словом «смерть», то финальным пуантом данного текста становится «ангел»: смысловую линию сюжета венчает новая ипостась Блока. Закончив свое земное существование, поэт обрел высшее, бессмертное, и он теперь всегда рядом, во всех обстоятельствах жизни, как всегда за плечом верующего присутствует его ангел-хранитель. Осознание произошедшей перемены вытягивает душу героини из предсмертного мрака, наполняет ее умиротворением, «сладким жаром» жизни и сиянием счастья.

Так начинается новый этап общения с Блоком — уже не без физических примет, в духовном, а значит, самом любимом, самом реальном для Цветаевой воплощении.