Двенадцатое стихотворение цикла стало заключительным из триады «поминальных» стихов, написанных в один день — 15 августа 1921 года.

Как помним, два предыдущих говорили о  Блоке-страннике, ушедшем на ту сторону Леты, и о том, кем он останется для оставшихся. О чем же говорит заключительный текст поминального триптиха 15 августа?

Други его — не тревожьте его!

Слуги его — не тревожьте его!

Было так ясно на лике его:

Царство мое не от мира сего.

 

Вещие вьюги кружили вдоль жил,

Плечи сутулые гнулись от крыл,

В певчую прорезь, в запекшийся пыл —

Лебедем душу свою упустил!

 

Падай же, падай же, тяжкая медь!

Крылья изведали право: лететь!

Губы, кричавшие слово: ответь! —

Знают, что этого нет — умереть!

 

Зори пьет, море пьет — в полную сыть

Бражничает. — Панихид не служить!

У навсегда повелевшего: быть! —

Хлеба достанет его накормить!

15 августа 1921

 

Сразу бросаются в глаза и на слух особенности ритма и рифмы. Мерный четырехстопный дактиль со сплошными мужскими окончаниями организует четырехстрочные строфы с одним типом рифмовки АААА. Такая композиция монолога придает ему звучание торжественной надгробной речи.

Други его — не тревожьте его!

Слуги его — не тревожьте его!

Было так ясно на лике его:

Царство мое не от мира сего.

Первая строфа обращается к окружению, оставленному Поэтом, с просьбой-заклинанием «не тревожить»… Вероятно, речь идет о том, что традиционная житейская ритуальная суета — плачи, пафосные речи, самобичевания, проклятия и любые другие формы внешнего воздания неуместны перед лицом отошедшего в иной мир: его прах не нуждается в них так же, как не нуждался в них живой поэт, чье бытие шло в ином, надземном, надмирном измерении.

Вещие вьюги кружили вдоль жил,

Плечи сутулые гнулись от крыл,

В певчую прорезь, в запекшийся пыл —

Лебедем душу свою упустил!

Цепь иносказаний о поэтической биографии Блока можно толковать как перечисление тем, мотивов, проблем, вопросов, на которые отзывалась его душа, то, что мучило его и  жаждало  высказаться миру, — и тяжесть задачи, которой он подчинил все свое существованине, пересилила физические возможности человека по фамилии Блок. «Певчая прорезь» — оборот, обозначающий грань быта и бытия, телесную оболочку, из которой исходит поэтический поток; это метонимия горла, гортани, в которой звукам всегда тесно и в которую, как в бездонную пропасть, уходят душевные силы, потраченные на вызывание этих звуков.

Падай же, падай же, тяжкая медь!

Крылья изведали право: лететь!

Губы, кричавшие слово: ответь! —

Знают, что этого нет — умереть!

Падающая, то есть умирающая душа наделяется эпитетом «тяжкая медь». Это вызывает ассоциации с медным щитом, который с тяжелым звоном роняет на землю умирающий воин. Возможны, конечно, и другие ассоциации. В данном контексте предложенная  ассоциация имеет такой смысл: душа-щит, уберегающая тело от разрушительного действия грубой земной среды, в итоге теряет свою защитную силу. Но тут, как видно, происходит смысловой перелом сюжета. Это трагическое событие уже не имеет значения, так как задача поэта исполнена: «Крылья изведали право: лететь!» — он написал все, что мог и должен был написать. Это все, что может сделать творец. Удостовериться, что его слова дошли до тех, кому они предназначались, и вызвали тот отклик, на который поэт надеялся: «ответь!» — ему не было дано. Но умирая физически, он сознавал, что созданное творческое наследие дарует бессмертие его создателю.

Зори пьет, море пьет — в полную сыть

Бражничает. — Панихид не служить!

У навсегда повелевшего: быть! —

Хлеба достанет его накормить!

Перед нами уже не нагробная речь.  Финальная строфа звучит не похоронным трагизмом, а торжеством жизни. Пока смертные предаются у гроба тоске и плачу, поэт в своем новом облике по ту сторону Леты празднует обретенное бессмертие: «бражничает», закатывает пир на весь мир, где зори и моря — самые подходящие случаю и масштабу события напитки. И нет смысла в ритуальных плачах — «панихидах» — для того, кто перешел на вечную службу, на «полное обеспечение» к Богу, тому высшему Творцу, который и создал его Поэтом.

Так можно перевести на язык обычных смыслов цветаевский монолог как последний непосредственный отклик на смерть Блока.

Но и этот текст не стал последним в цикле. Тема жизни и смерти Поэта требовала доосмысления, довыражения. О том, как сюжет был продолжен, мы узнаем дальше.