В литературном наследии А. И. Цветаевой книга «Моя Сибирь» (1988) — одна из самых страшных. Страшна она самой простотой описания почти ежедневных проявлений человеческой жестокости и низости,  преступлений против жизни, ставших обыденным явлением. И в то же время эта книга — одна из самых жизнеутверждающих. Причина этому —

— личность автора.

Мы уже говорили в предыдущей заметке о том, как проявилась сила личности А. Цветаевой во времена лагерной жизни. Спасая психику и интеллект, она сочиняла стихи на английском и русском языке при каждой возможности сосредоточиться, уйти в себя от окружающей действительности. Стихи надо было не только сочинить, но и запомнить, удержать в памяти — единственно надежном месте. А.И. начала этому учиться еще до лагеря:

В тюрьме среди такого шума в камере (вы сидели в таком же множестве, вы поймете) — в камере на сорок мест нас было сто семьдесят, как сельди в бочке — но такая тяга к стихам была, больше, чем на воле, — за пять месяцев столько стихов, разный ритм, — как все это умещалось дружно в эту болванскую башку, непонятно! Все повторяла, день за днем, отвернувшись к стене — это счастье, что я у стены лежала! Если бы между женщин — вряд ли бы я это смогла! (Amor: 94)

Эта невидимая работа продолжалась и тогда, когда в 1949 году, после второго ареста, Анастасия Ивановна была отправлена на вечную ссылку в Сибирь. Попав в далекий таежный поселок Пихтовка, первое время ей пришлось снимать угол на пару с такой же ссыльной — Антониной. Разные характеры и состояние здоровья, разный трудовой режим, разные бытовые представления порой делали совместную жизнь трудной до невыносимости. Но А.И. сумела и в этих условиях остаться на высоте, не опуститься до дрязг и ссор. В книге «Моя Сибирь» находится пример неординарного выхода из  ситуации, когда соседка то и дело засыпала над книгой, рискуя уронить горящую лампу:

И выдумала себе — на опасные эти часы — дело: сторожа лампу, я не давала себе заснуть, устно переводя на русский и заучивая свою поэму, английскую, написанную двенадцать лет до этого на Дальнем Востоке, («Близнецы» — о Джозефе Конраде и Алек­ сандре Грине). Переводила медленно и упорно, увлеклась,— обе части! Когда я ее кончила, настала весна и хозяин убрал сено, а у меня был готов перевод. Я повторяла его лучшие строфы. И как наш хозяин, на свадьбе пляша, переплясал всех, так, переведя свою английскую поэму на русский, я продолжила на русском — новое и теперь кончала переводить стихом новый конец с русского на английский (Моя Сибирь: 81)

Жизнь хоть и под крышей, но в зависимости от чужих, хотя и добрых, людей, была тяжела. В положении Анастасии Ивановны, без денег, без возможности их заработать, без здоровья и сил, другие «разумные люди» все же предпочитали держаться «при хозяевах». Но вспомним ее слова, сказанные друзьям «Глебам»:

“…Ссылка и лагерь – это вот так! – И она резким движением развела руки в разные стороны – врозь! – Ссылка – это свобода. Можно жить, дышать воздухом, можно работать, можно умереть – никого это не интересует! Нельзя только уехать! А лагерь – это тюрьма! Собаки… часовые!»

Жажду свободы, личной независимости Анастасии Ивановне удалось реализовать даже в почти безнадежном статусе ссыльнопоселенки, одинокой пожилой женщины. Упорством, терпением, настойчивостью, разумным и целенаправленным распределением сил она обрела собственный кров и устроила жизнь по собственному разумению. И хотя дом, бывшая конюшенка, был почти картонным, еда, собственноручно выращенная на крошечном огороде, — минимальной, здоровье то и дело подводило, материальная помощь друзей была хотя и регулярной, но небольшой, — все же у Анастасии Ивановны нашлись все причины позднее, оглянувшись на этот период жизни, сказать:

За ДВК я не приношу благодарности — край этот не полюбила, но за последующую Сибирь, и особенно за мои там, из семи лет, три полного одиночества в избушке,— кланяюсь судьбе низко: нигде, никогда (разве — в детстве) не была так свободна, как там! (Моя Сибирь: 261)

То, что жизнь ее была именно такой, какой она представлена в книге «Моя Сибирь», убеждают недавно опубликованные фотографии^*. Если эта книга будет переиздана, то сделанные в Пихтовке снимки послужат иллюстрациями к ее лучшим страницам, например:

И блеск маленькой любительской фотографии вобрал в свое зеркало заросль хмеля по стене дома у моего входа в сени и под узким восточным окошком — их «детуголок» — столик, игрушки и два детских личика, сияющие на солнце… (Моя Сибирь: 147)

Я сделала ей [внучке] гамак и качала ее в углу подсолнечного поля. Золотые маленькие солнца плавились на солнце большом (Моя Сибирь: 144)

В нашем небольшом очерке нет возможности подробнее остановиться на сибирской жизни Анастасии Цветаевой. Поэтому ограничимся общим суждением.

К настоящему времени создан огромный объем мемуаров о жизни под гнетом сталинских репрессий. Их тексты почти целиком наполнены картинами ужасов. Это естественно, ибо условия существования были запредельно тяжелыми, а длительность мучений несоизмерима с жизненными ресурсами человеческой натуры. Подобные факты в наибольшей степени травмируют сознание, удерживаются в памяти, определяют представление о прошедшем. Тем ценнее примеры достойного противостояния обстоятельствам. К таким примерам относится и книга «Моя Сибирь».

В чем же крылись причины стойкости, которую проявила Анастасия Ивановна Цветаева? Думается, их немало.

Прежде всего, конечно, это телесная прочность. Несмотря на болезни и инвалидность, физическая выносливость А.И. оказалась феноменальной.

Несомненно, сыграло свою роль спартанское семейное воспитание, суровые традиции пансионского уклада, учившие осознавать аскезу как мотивирующий, а не угнетающий, укрепляющий, а не ослабляющий фактор. Можно сказать, что к подобной жизни А.И. была готова психологически.

Важнейшим фактором можно считать дворянское самосознание, также усвоенное с детства. Истинный аристократизм не позволяет опускаться до уровня, на котором существует окружение, каким бы низким и агрессивным оно ни было, статус «первого среди равных» заставляет оставаться на высоте в любых обстоятельствах, не забывать о своей ответственности «за малых сих», служить примером и защитой слабым и угнетенным.

Еще более важной причиной, без сомнения, была религиозность Анастасии Цветаевой. Это позволяло воспринимать случившееся не как личную катастрофу, непонятную и незаслуженную обиду Судьбы, а как испытание, посланное Богом. При такой установке все, что приходится переживать, воспринимается совершенно на другом уровне и в другом ракурсе: «Бог, посылая испытания, дает и силы их перенести».

Хочется сказать еще об одной причине, на наш взгляд, одной из главных, если не главной, хотя явных указаний на это у Анастасии Ивановны пока не найдено.

Очерк А.С. Эфрон об Эммануиле Казакевиче начинается определением самоощущения освободившихся лагерников. Самая значимая формулировка звучит так:

…домой вернулись лишь немногие, к самим же себе — никто. Время не миновало ни нас, ни того прошлого, которое подспудно продолжало для нас оставаться настоящим — сегодняшним и истинным — рассудку вопреки. Истинным для большинства из нас, доживших и уцелевших. Да уж так ли уцелели дожившие, чтобы осознанно рассчитывать на несокрушенную целостность когда-то оставленного? (Эфрон 3: 211).

Здесь справедливо утверждение, что прошлое сохранило свою подавляющую ценность для подавляющего большинства уцелевших в репрессиях. Что же касается осознанного сохранения «несокрушенной целостности», то думается, что это в полной мере относится к Анастасии Цветаевой. Можно предположить, что она не делила свою жизнь на «до» и «после» — ее личная жизнь продолжала идти, не теряя духовной напряженности, все годы лагерей и ссылок. Менялась форма жизни, суть же оставалась прочной, высокой, неизменной, и это позволило выйти на внешнюю свободу со всей сохраненной полнотой свободы внутренней, с новым опытом побед над обстоятельствами. Те свидетельства, которые присутствуют в воспоминаниях А.И. Цветаевой, могут служить ярким подтверждением этой идеи.

Именно в этом, по нашему мнению, состоит главный жизненный урок, который дала нам Анастасия Ивановна Цветаева

ЛИТЕРАТУРА

1. Amor — Цветаева А.И. AMOR.: роман. Елабуга, Елабужский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник, 2009
2. Моя Сибирь — Цветаева А. И. Моя Сибирь: Повести. М.: Советский писатель, 1988.
3. Эфрон 3 — Эфрон А. С. История жизни, история души: В 3 т. Т. 3. Воспоминания, проза, стихотворения, устные рассказы, переводы / Сост., подгот. текста, подгот. ил., примеч. Р.Б. Вальбе. Москва : Возвращение, 2008.

* Фотографии частично взяты на сайте СКЦ

http://slavcentr.kz/index.php/slavpavlregion/slav-museum/466-vekhi-biografii.html