Лики Марины Цветаевой: XIII Международная научно-тематическая конференция (Москва, 9–12 октября 2005 г.): Сб. докл. / Отв. редактор И.Ю. Белякова. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2006. – 640 с.

Продуктивность и разнообразие темы конференции — «Лики Марины Цветаевой»  — нашли яркое отражение в содержании сборника:

Контрасты и лики Марины Цветаевой. Ирма Кудрова   9

I Стратегии личности и лики интерпретации

О.Г. Ревзина. Стратегия дара  23

А.Г. Степанов. О «железнодорожных» стихах М. Цветаевой: Поэтика тематического подхвата   31

Р.С. Войтехович. Смешная Цветаева   43

Н.О. Осипова. Лирика М.И. Цветаевой в контексте смеховой культуры   54

Н.В. Дзуцева. Поэтика автопортрета в лирике М. Цветаевой  63

Е.Д. Богатырева. Перевод или переложение? (А.С. Пушкин в переводе М. Цветаевой)   77

Т.Е. Барышникова. Незавершенные пьесы М.И. Цветаевой 1919–1921 годов   86

Л.Л. Шестакова. Отношение «заглавие – текст» в поэзии Марины Цветаевой (по материалам словарей поэтического языка)   101

К.Б. Жогина. К вопросу о безымянности в поэтическом идиостиле М.И. Цветаевой   111

Е.Ю. Муратова. Марина Цветаева как интуитивный лингвист   116

II Лицом к лицу: современники и не только

Д.Д. Кумукова. Блоковские лики в эстетике М.И. Цветаевой   125

С.Ю. Артемова. Гамлетовские «лики» в лирике А.А. Ахматовой и М.И. Цветаевой   133

В.М. Хаимова. Стилистика поэтического языка М. Цветаевой и В. Маяковского (на материале лирических поэм)   138

Л.В. Спесивцева. Лирический триптих М. Цветаевой («С моря», «Попытка комнаты», «Новогоднее»)   148

М.М. Полехина, С. Крутий. Образы Москвы и Цветаевой в «московском цикле» О. Мандельштама   158

В.В. Никульцева. Образ Марины Цветаевой в поэтической оценке Игоря-Северянина   166

А.В. Мартынов. Марина Цветаева и Марк Алданов (по материалам архива М.А. Алданова)   173

Л.Ф. Кацис. Пастернак. Ходасевич. Цветаева (К проблеме комментирования еврейских сюжетов переписки Б. Пастернака и М. Цветаевой)   178

Е.К. Соболевская. Валерий Брюсов как один из героев творческой жизни Марины Цветаевой   194

А.И. Попова. Парижская литературная среда и Марина Цветаева. Компьютерная база знаний   203

А.И. Попова. Об одной невстрече: Марина Цветаева и Жюль Сюпервьель   211

Л. Панн. «…мы с Вами не будем жить, мы будем ходить»: лик пешехода   215

Н.Б. Шаинян. Сара Бернар в русской критике и в восприятии Марины Цветаевой   222

Т.А. Быстрова. Калиостро и Казанова в творчестве М. Цветаевой   233

Л. Кертман. «Диккенсовские» и «достоевские» мотивы в мире Марины Цветаевой   241

III Лики любви и смерти

О.В. Евтушенко. Лики любви в «Федре» М. Цветаевой   255

И.П. Зайцева. Гендерное своеобразие индивидуальных дискурсов героев трагедии Марины Цветаевой «Ариадна»   264

К. Хаушильд. Нарратив и взрыв. Поэма-сказка Марины Цветаевой «Царь-Девица»   281

М.-Л. Ботт. Цветаевская эпитафия Рильке как мифологизация автономной поэзии («Новогоднее» (1927): от лирической поэтической эпитафии к нарративной)   293

С.Ф. Баранова. Марина Цветаева и гностическая эпитафия Рильке   305

И.Ю. Белякова. «Ici–Haut» М. Цветаевой: о некоторых интертекстуальных донаторах цикла   314

Т.М. Геворкян. О двух трагических решениях Марины Цветаевой (осень 1919 – лето 1941)   326

Е.К. Соболевская. Апология смерти, или Размышление по поводу ухода М. Цветаевой   337

Т.Ф. Нешумова. Стихотворение Б.Л. Пастернака «Памяти Марины Цветаевой» (Попытка интерпретации)   349

IV Пасхальные архетипы и языческая метафорика

Г.Ч. Павловская. «Пасхальный архетип» в мироощущении М. Цветаевой (подступы к теме)   373

С. Оссипов. Влияние псалтырной поэтики на творчество Марины Цветаевой   379

А.А. Козлова. К жанру молитвы в поэзии Марины Цветаевой   385

С.Н. Лютова. Метафоры оборотничества в поэме «Мóлодец»: образы и образа Марины Цветаевой   391

Н.В. Черных. Взаимновозвратная метафорическая конструкция со словом хлябь (на материале поэмы М.И. Цветаевой «Царь-Девица»)   404

Ю.А. Гаюрова. Духовный код русской культуры в творчестве Марины Цветаевой: пассионарность и добротолюбие   412

Т.В. Кузнецова. «Время! Я тебя миную» (Марина Цветаева через призму духовной науки)   416

V Архитектоника стиха

Т.В. Цвигун. Логаэд М. Цветаевой: феноменология метрического сдвига   431

О.А. Скрипова. Внутренние рифмы в циклах Марины Цветаевой «Ариадна» и «Сивилла»   443

И.Н. Швецов. Ритмический портрет Казановы в пьесе М.И. Цветаевой «Феникс»   449

VI Цветаева в современном художественном и научном дискурсе

Т.В. Алешка. Образ Марины Цветаевой в стихотворном цикле Беллы Ахмадулиной «Таруса»   457

А. Смит. Марина Цветаева в современной классической музыке   470

С.А. Ахмадеева. Жизнь и творчество М.И. Цветаевой в диссертационных исследованиях 1989–2005 гг.   479

VII Архивы и публикации

Р.Б. Вальбе. Письма Ариадны Эфрон Саломее Андрониковой-Гальперн   525

В.С. Баевский. Страничка  из  дневника: Разговор о Марине Цветаевой с Дмитрием Николаевичем и Валентиной Павловной Журавлевыми   561

И.В. Левичев. Архивные материалы из фондов Дома-музея М.А. Волошина в Коктебеле   564

Е.А. Надеждина. «…в зените своей жизни, на вершине своего дела» (Проблемы здоровья Ивана Владимировича Цветаева)   569

В.А. Шенталинский. По следам Марины Цветаевой   576

VIII Pro memoria

М.-Л. Ботт. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова: передача надгробной плиты Эфронов в Дом-музей Марины Цветаевой (8 декабря 2005 г.)   581

И.В. Кудрова. Памяти Лидии Борисовны Либединской  591

Послесловие. И.Ю. Белякова   596

 

Трудно выбрать из такого богатого собрания находок, идей, фактов наиболее интересные. Отметим лишь несколько работ.

Р.С. Войтехович в статье «Смешная Цветаева» представляет поэта с весьма неожиданной стороны. До этого времени цветаевский юмор не получал должного  филологического внимания. Автор отталкивается от очевидных фактов:

«Цветаевой хватало чувства юмора, что блестяще доказывает ее проза».

Но:

«Цветаевский юмор не всегда очевиден, что естественно. Не зря Бен Джонсон назвал одну из своих пьес «Каждый в своем юморе» («Every man in his humour»): юмор, как и красота, действует избирательно. Другой перевод того же названия – «У всякого своя причуда». Заметим, что «причуда» – одно из любимых слов и понятий Цветаевой конца 1910х гг. («Причудница пера» – одна из подглавок в книге И.Д. Шевеленко).

Пожалуй, это и есть наиболее точная характеристика той разновидности юмора, которую мы находим у Цветаевой».

Автор приводит примеры, свидетельствующие, в каких разнообразных формах проявляется этот юмор:

«Цветаевский комизм может быть напряженным и издевательским (сатира, например в «Крысолове»), а может быть вполне добродушным и трогательным, как в большинстве ее «мемуарной» лирики, начиная с поэмы «Чародей» (1914) и даже с первых стихотворений о детстве. Так, «Шарманка весной» целиком построена на тезисе: «Не осилить тоске леденца!» (I, 35–36). В стихотворении говорится о войне, которую ведут за душу мальчика Володи педагогика (в лице гувернантки) и музыка (в лице шарманщика). Как и в «Крысолове» музыка выходит победителем. Но выясняется, что шарманка победила только фройляйн Эльзе, мальчика влекут на улицу совсем иные «приманки» …«Чародей» весь проникнут теплым юмором, совсем неназойливым, лишь иногда бросающимся в глаза благодаря какойнибудь детали, вроде натюрморта из тетрадок».

«Веселье Цветаевой неподдельно», замечает автор. И отмечает органичное соседство юмора с противоположным началом:

«Тем удивительней, как легко эта комическая инновация возвращается к своим трагическим истокам. Достаточно лишь изменить основной тон, и комическая нелепица (шутка с долей риторической истины) превращается в трагедийное преувеличение».

Обращаясь к истокам и источникам этого явления, автор обнаружил, что

«гоголевский юмор …был образцовым для Цветаевой».

Ответ на вопрос о причине такого выбора, по мнению автора, заключается в его природе, близкой природе поэта:

«Специфика юмора …Гоголя видится Цветаевой в его соединении с лирикой, «парящей» над бытом».

Автор находит и конкретный гоголевский текст-образец:

«Мертвые души» – самый устойчивый источник гоголевских цитат, аллюзий и реминисценций у Цветаевой (начиная с самых обиходных выражений: «глазки да лапки», «плюшкинский сухарь», «гоголевский Петрушка» и т.п.)».

К этим примерам мы хотели бы добавить еще один. В мемуарном очерке «Сказка матери» Цветаева приводит реплику младшей сестры:

— Но чтобы она нечаянно не умерла с голоду, мама становилась перед ней на колени и говорила: «Ну ррради Бога, еще один кусочек: открой, душенька, ротик, я тебе положу этот кусочек!» Значит, мама ее — больше любила! (Цветаева 5: 152)

Слова Аси вызывают в памяти пассаж из «Мертвых душ»:

Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек».

Цветаевская реминисценция комически соединяет гоголевский текст с «маниловщиной» материнской любимицы, а заодно дает возможность установить, что с «Мертвыми душами» сестры познакомились в переходный период от детства к отрочеству.

Одно из наиболее интересных наблюдений автора статьи — связь классического произведения с цветаевским стихотворением.

«В первом стихотворном отклике Цветаевой на смерть Гронского …довольно явственно слышен отзвук одного места из «Мертвых душ».

Если б Орфей не сошел в Аид –

Сам, а послал бы – голос

Свой, только голос послал во тьму,

Сам у порога лишним

Встав – Эвридика бы по нему

Как по канату вышла…

Сравним его с гоголевской сценой в дворянском собрании, где обсуждаются судьбы чичиковских душ: «Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их чрезвычайно устрашала; стали сильно опасаться, чтобы не произошло даже бунта между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова. На это полицеймейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его существует власть капитана-исправника, что капитан-исправник хоть сам и не езди, а пошли только на место себя один картуз свой, то один этот картуз погонит крестьян до самого места их жительства».

При всей неожиданности такой гипотезы, она доказывается убедительно:

«…совпадений слишком много: совпадает даже то, что власть могущественного существа (Орфея, капитана-исправника), материализованная неким атрибутом (голос«канат», картуз), доставляет по назначению души умерших! Рассуждая логически, как раз это совпадение, явная пародийность, должны были мешать Цветаевой. Но мы знаем, что изначальный комизм того или иного элемента не был для нее препятствием в таких случаях. «Мертвые души» все же могли оказаться источником цветаевского образа. Источником, но не подтекстом!»

Это уточнение объясняет принцип трансформации, которого придерживалась Цветаева: заимствованный образ или мотив освобождается от ассоциативного ряда источника для того, чтобы войти в новый, цветаевский ассоциативный ряд, и это меняет его до такой степени, что установить происхождение становится почти невозможно.

Вероятно, можно считать правилом и второе уточнение гипотезы:

«Ситуация осложняется тем, что у гоголевского фрагмента есть именно подтекст, и он был, несомненно, известен Цветаевой. Это слова сотника из Капернаума: «Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает. Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его. Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой; ибо я и подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: пойди, и идет; и другому: приди, и приходит; и слуге моему: сделай то, и делает» (Мф. 8: 5–10).

В библейском тексте еще нет явно обозначенной «мертвой души», нет сколько-нибудь зримого атрибута могущества Иисуса. Образ «мертвой души», которая доставляется по назначению не героем, а его частью, – гоголевский. Именно у Гоголя все это складывается в четкую формулу. Возможно, что взаимный резонанс источника и вариации на его тему и позволил Цветаевой увидеть более абстрактную основу гоголевской формулы и независимо ее использовать».

Статья «Смешная Цветаева», как представляется, может служить методическим пособием для выявления сложных межтекстовых связей.

Статья Т.Е. Барышниковой «Незавершенные пьесы М.И. Цветаевой 1919–1921 годов»  также  освещает один из самых малоисследованных уголков цветаевской вселенной. Правда, причины этому иные. Незавершенные произведения редко входят в читательский оборот, не часто вызывают интерес публики. Но для филологов, профессиональных читателей, интересен даже текст, существующий во фрагментарном виде, так как сохраняет особенности художественного произведения, а потому его анализ имеет практическую и теоретическую ценность.

Автор статьи отмечает парадокс:

«В период с начала 1917 г. до отъезда из России в творчестве Марины Цветаевой особенно много незавершенных произведений и невоплощенных замыслов. Этот факт отмечала сама Цветаева, давая ему различные, иногда взаимоисключающие объяснения».

Такое положение вещей отражает сложность авторского отношения к создаваемым и не созданным текстам и сложность самого понятия «незавершенности». Порой художник может обнаружить ценность именно во фрагментарности, обрывочности произведения:

«Марина Цветаева уже начинает использовать незавершенность текста как художественный прием. Формальная незавершенность при смысловой законченности текста может усиливать экспрессию монолога лирического героя и подчеркивать отличие авторской интерпретации от первоисточника («Необычайная она! Сверх сил!..») или снижать условность поэтического высказывания, переводить его в ранг реального и сугубо личного («О всеми ветрами…»). Многие лирические произведения Марины Цветаевой остались незаконченными из-за содержащихся в них незначительных пропусков, связанных с попытками автора найти наиболее адекватные средства выражения передаваемого смысла и не разрушающих структурную целостность произведения. Имеются случаи, когда незавершенность текста проявляется на уровне отсутствия фабульных завершений; в этом случае реконструировать замысел значительно сложнее».

Бывают и такие повороты, которые сохраняют для читателей невоплощенные замысли в новом, законченном виде:

«…пьеса «Каменный ангел» была задумана Цветаевой практически одновременно с пьесой о Мэри и вобрала в себя ряд мотивов незавершенного произведения».

Автор подробно анализирует некоторые из таких текстов, имевших сложную творческую судьбу:

«К числу фрагментарно сохранившихся пьес Марины Цветаевой относится пьеса «Ученик», точнее, сохранилось девять стихотворений, написанных как песенки, исполняемые ее персонажами».

Эти стихотворения давно воспринимаются как лирический цикл, и этому обнаруживается авторское оправдание:

«Марина Цветаева определила жанр «Ученика» как capriccio, то есть произведение в свободной форме, с ослабленными сюжетными связями».

Это, по-видимому, и помогло «песенкам» жить собственной жизнью, не нуждаясь в едином мотивном обосновании. Однако сюжет был или мог быть. Автор статьи, проследив творческий поиск, зафиксированный в тетрадях Цветаевой, отмечает:

«Основываясь на этих записях, можно сделать вывод о том, что главными героями пьесы должны были быть Учитель и служащий ему Ученик – alter ego самой Цветаевой».

Но замысел не нашел цельного воплощения в драматической форме. Причин может быть немало, и в качестве одной из них можно предположить угасший интерес Цветаевой к прототипу Учителя — Н.Н. Вышеславцеву. Пропал интерес — пропало и желание запечатлеть образ этого человека для вечности.

Автор статьи представляет этот вывод в ином, но близком ракурсе:

«Творческая история незавершенных драматических произведений М.И. Цветаевой еще раз доказывает, что при разработке сюжета, как авторского, так и опирающегося на исторический или литературный источник, событийный ряд представлялся поэту менее значимым и выстраивался в соответствии с эстетической установкой на воссоздание истории собственной души».

Таким образом, исход сложной работы по осмыслению и поиску адекватных форм воплощения вдохновляющих импульсов определяется их близостью к творческому инструментарию художника:

«Стремлением автора раскрыть свой внутренний мир объясняется тот факт, что мотивы задуманных драматических произведений разрабатываются в текстах иной жанровой природы – поэме и лирическом цикле».

Хотя статья Р.Б. Вальбе «Письма Ариадны Эфрон Саломее Андрониковой-Гальперн» не имеет прямой связи с темой сборника, но конференция предоставила счастливую возможность ввести в научный оборот новые материалы из эпистолярного наследия А.С. Эфрон и представить образ Цветаевой в новом ракурсе.

Саломея Николаевна Андроникова (1888–1982) — один из самых значимых персонажей цветаевского круга, один из самых верных и надежных ее друзей, поддерживавший семью Эфронов материально и духовно. Можно представить радость Ариадны Сергеевны, когда в ноябре 1966 года она узнала о решении С.Н. Андрониковой-Гальперн передать ей 122 цветаевских письма.

«Они принадлежат России… Письма, прежде чем попасть в ЦГАЛИ должны пройти через Ваши руки. – Т.е. я хотела бы послать их Вам. Только Вы можете решить, что и сколько их печатать теперь же. Письма исключительно интимные и во истину потрясающие».

Ариадна Сергеевна откликнулась на щедрый дар с таким же душевным размахом. Переписка с С.Н. Андрониковой-Гальперн — одна из наиболее информативных и духовно насыщенных в ее эпистолярном наследии.

В плане информативности важны подробность и системность, с которой А.С. рассказывает С.Н. о процессе освоения цветаевского наследия:

«Изданы две книги поэтических – одна маленькая, другая, вышедшая в прошлом году – пребольшой том в серии «Библиотека поэта». … Напечатано много – неск<олько> десятков – публикаций в столичных и нестоличных журналах (стихи, проза). В этом году выйдет книга о Пушкине («Мой Пушкин» – мамина проза о нем и стихи, ему посвященные); в начале будущего года – книжечка стихотворных переводов на русский яз<ык>.

В 1968 г. должны выйти: двухтомник (стихи, проза), сборник пьес и книга статей об искусстве, не считая продолжающихся журнальных публикаций.

Приведен в порядок и постоянно пополняется уцелевший и хранящийся у меня прижизненно мамин архив, завещанный мною Центр<альному> Гос<ударственному> архиву литературы (ЦГАЛИ). Дневники, записные книжки, рукописи, письма ее и к ней. Незадолго до смерти Пастернак передал мне неск<олько> маминых писем, прося их присоединить к тем, что писал ей он. Недавно прислал мамины письма к нему и герой поэм «Горы» и «Конца» – и я его сразу полюбила за то, что сумел сберечь. Недавно же получила считавшуюся утраченной рукопись «Юношеских стихов».

Сообщала Ариадна Сергеевна и о мемориальных планах:

«Собираю воспоминания о маме; буквально заставляя людей писать; а когда они писать не могут или не решаются – записываю с их слов. …В 1967 г. будет установлен памятник на кладбище в Елабуге, где похоронена мама. В Тарусе над Окой должен быть реставрирован домик, в к<отор>ом мама провела детство и первые годы юности. В нем будет устроен цветаевский музей».

Можно радоваться, что все эти замыслы так или иначе сбылись. И тарусский музей, устроенный не в дачном «домике», а в родственной усадьбе, где в гостях у Тьо проходило и тарусское детство,  и часть юности, — один из самых уютных мест, где по сей день живет дух семьи Цветаевых.

Хочется надеяться, что тема, заявленная на XIII цветаевской конференции и обладающая неисчерпаемым информационным потенциалом, не ограничится одним сборником.

ЛИТЕРАТУРА

Цветаева 5 — Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 5: Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994.