Борисоглебье Марины Цветаевой:  Шестая цветаевская международная научно-тематическая конференция (9 – 11 октября 1998 г.), [Москва]: Сборник докладов. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 1999. – 296 с.

Формулировка темы конференции связывает ее с названием Борисоглебского переулка, местом проживания Цветаевой в 1914-1922 годах, и обозначает один из важнейших пространственно-временных периодов ее личной и творческой жизни. Тем значительнее заявленная тема, что, как говорится во вступительном слове Н.И.Катаевой-Лыткиной,

Ни в одной известной мне монографии о Марине Цветаевой нет глубокого исследования – в контексте судьбоносного для нее времени, для всего ХХ века, для России – этого периода истории с 1914 по 1922 год.

Материалы конференции позволили наконец прояснить многие аспекты этого периода, собрать разрозненные факты во впечатляющую картину, дать научную оценку моментам, до той поры остававшимся неясными или темными. Об этом свидетельствует содержание сборника:

Н.И. Катаева-Лыткина. Вступительное слово     3-6

О.Г. Ревзина. Цветаевские конференции: замысел и воплощение     7-10

М.-К. Брагоне. Борисоглебский переулок     13-17

1. В СЕРЕБРЯНОМ ВЕКЕ

И.Н. Гращенкова. Кино Серебряного века: между символизмом и авангардом     21-34

В.А. Максимова. Марина Цветаева и русские актрисы Серебряного века     35-51

Н.П. Комолова. Марина Цветаева и Андрей Белый (К истории итальянского путешествия Марины Цветаевой)     52-61

Т.Н. Жуковская. Дружба трех поэтов: Аделаида Герцык, София Парнок, Марина Цветаева     62-68

1. В БОРИСОГЛЕБСКОМ

Д.А. Беляев. «Квартирант Икс»     71-77

В.Я. Вульф. Марина Цветаева и Стахович     78-83

И.Д. Шевеленко. Революция в творчестве Цветаевой     84-95

Г. Петкова. Между текстом жизни и текстом литературы     96-102

О.Г. Ревзина. Самосознание Цветаевой в борисоглебский период     103-109

Е.В. Сомова. Фабула становления (Поэт и время)     110-117

Л.В. Зубова. «Масляница широка!..»     118-122

Л.В. Писарев. «А сугробы подаются…» (Цикл М. Цветаевой «Сугробы» – прощание поэта с Россией)     123-134

Т.В. Козьмина. Сборник «Ремесло» как переломный этап в творчестве М. Цветаевой     135-141

Е.И. Ревзин. Текст как реконструкция личности     142-146

III. ЯЗЫК ЦВЕТАЕВСКОЙ ЛИРИКИ

И.Ю. Белякова. Лексико-семантические изменения в словаре М. Цветаевой в конце 10-х гг.     149-153

Э.М. Береговская. Гомеотелевт в лирике Марины Цветаевой (Борисоглебский период)     154-158

А. Красовски. Стилистический аспект лирики Марины Цветаевой в 10-е годы     159-167

Ван Яньцю. «Так вслушиваются…» (Музыкальные лейтмотивы в поэтике Марины Цветаевой)     168-175

А.В. Флоря. Заметки о некоторых особенностях художественного мироощущения и лингвоэстетики ранних стихотворений М.И. Цветаевой     176-186

Н.Г. Бабенко. Нестандартная сочетаемость в поэтическом языке М. Цветаевой     187-190

1. ЭЛЕМЕНТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО МЫШЛЕНИЯ

И.А. Мещерякова. Библейские мотивы в творчестве М. Цветаевой 1910-х годов     193-201

Р.С. Войтехович. Психея в творчестве Цветаевой борисоглебского периода     202-209

Н.О. Осипова. Архетип пляски в поэме М. Цветаевой «Молодец»     210-217

Н.П. Пинежанинова. Концепт `крыла` в поэзии Марины Цветаевой     218-229

С.Ю. Лаврова. Концепт `дом` в модели мира М. Цветаевой (На материале стихотворения «Чердачный дворец мой…»)     230-235

Е.Л. Кудрявцева. Лексический повтор как мотив и как принцип лирической циклизации     236-246

Т.Е. Малова. «Седой венецианский лев» (Locus et nomen в творчестве М. Цветаевой)     247-251

1. ЦВЕТАЕВА И РУССКАЯ ПОЭЗИЯ

Д.Н. Ахапкин. Цикл «Надгробие» Марины Цветаевой в русском поэтическом контексте     255-263

В.М. Хаимова. К типологии лирического героя (Цветаева и Маяковский)     264-271

И.В. Кукулин. Близнец на сенокосе (Подтексты и сюжет цикла Б.Л.Пастернака «Ветер»)     272-293

Исходным посылом для понимания общей картины представляются положения О.Г. Ревзиной в статье «Самосознание Марины Цветаевой в борисоглебский период»

…Борисоглебье – третье десятилетие цветаевской жизни. Время перед наступлением зрелости является особенно значительным в жизни каждого человека, ибо происходит осознание себя как неповторимой личности. …Самосознание, читаем мы в толковом словаре, есть «полное понимание самого себя». Борисоглебский период как раз и отмечен интенсивнейшим, напряженнейшим движением на пути к пониманию Цветаевой самой себя.

Далее О. Ревзина перечисляет вехи этого пути, пришедшиеся на «Борисоглебский период»:

Это 1916 год, вылившийся в «Версты 1», это многообразная лирическая продукция 1917–1920 годов, это «Лебединый стан» и стихи 1921–1922 годов, вошедшие в сборник «Ремесло»

Линией, соединяющей эти вехи в единую смысловую цепь, является лейтмотив «Борисоглебья:

Пожалуй, ни в какое иное время Цветаева не ставит столь часто вопрос: «Кто я?» … Один из ответов звучит так: Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща! (1, 457). Эта тыща воплотится во множестве ликов и в противоречивых, порой, кажется, несовместимых ответах, воплощенных в предложениях идентификации и характеризации:

…Выполняя свою роль в контексте конкретного стихотворения, они в совокупности позволяют составить уникальный «инвентарный лист» авторского самосознания.

Наблюдения автора подводят его к неожиданному выводу:

Обращает на себя внимание, что цветаевские идентификации не относятся к поэтическому призванию. …В борисоглебский период ей было дано понять себя как личность и просквозить её своим поэтическим даром.

Это происходит на фоне мощного русла цветаевских идентификаций, связанных с самосознанием себя как человека женского пола. Идентификация по полу, вкупе с вытекающими отсюда стратегиями поведения, становится важнейшей проблемой цветаевского сознания, основой формирования ее собственного морального словаря. Это объясняет явление, казалось бы,  не вполне понятное: в годы гражданской войны Цветаева пишет огромное количество стихов, относящихся к любовному дискурсу.

Автор дает разностороннее толкование этого факта, сводит его с мотивами борьбы зла и добра, религиозной тематикой и заканчивает обобщением:

В её жизни будет ещё много разных бурь, она будет вновь и вновь проникать в мир поэта, женщины, истории. Но ей больше не надо будет размышлять о себе в поисках идентификации так, как она это делала в борисоглебский период. То понимание себя, тот процесс понимания, через который она прошла в борисоглебский период, никогда не исчезнет и навсегда останется в ней.

Если в «борисоглебский период» не обнаруживается явных примет самоидентификации как поэта, то, может быть, потому, что этот мотив готовился практически: воплощался в осмысление поэзии как таковой. Одной из важнейших творческих вех «Борисоглебья» посвящена статья Т.В. Козьминой «Сборник «Ремесло» как переломный этап в творчестве М. Цветаевой». Автор утверждает:

Книга «Ремесло» (1922) – не только звено в ряду цветаевских сборников, но и – веха творческого пути, явившаяся, по собственным словам поэта, новым руслом лирического потока, «РАЗГИБОМ творческой жилы».

Необходимость и даже неизбежность сборника с таким названием, судя выводам автора, обусловлена тем, что

…В книге впервые появляется осознание поэзии как творческого труда и смысла жизни и намечаются противоречия внутри искусства. Именно в этом, думается, и состоит суть поворота, о котором говорила Цветаева и который в 30-е годы приведет ее к поэтической рефлексии на тему искусства и совести… Семантика «ремесла» амбивалентна: с одной стороны, это – «дело дней и рук», с другой – «напасть» и «богатство» – качества, обратные истинной святости, предполагающей бессребреничество, духовную нищету и борьбу с искушениями. Ремесло по сути то же искусство, но просветленное трудом.

Далее автор подробно раскрывает, как воплотилось цветаевское представление о «ремесле поэзии» в текстах борисоглебского периода: в поэме «Переулочки»,  в циклах «Георгий» и «Ученик». Последний цикл самим своим названием максимально отвечает теме сборника, и, по наблюдению автора,

задает структурообразующую вертикаль сборника, подчиняющую себе и тему поэзии. Отметим, что ученичество, смиренное и жертвенное служение Учителю – акт свободной воли и никак не соотносится с подчинением подмастерья мастеру, ибо законы артели, цеха глубоко чужды Цветаевой… Оно трактуется как пора подвига и зрелости, в том числе и поэтической.

Подводя итог своим наблюдениям, автор отмечает, что каким бы сложным путем ни шло творчество Цветаевой в эмигрантский период, но

его главные идеи были во многом определены еще в России, в частности, в то время, когда был создан сборник «Ремесло».

Идее, ярко проявившей свое существование в «Борисоглебье», посвящена статья Р.С. Войтеховича «Психея в творчестве Цветаевой борисоглебского периода». Продолжая исследование одного из ключевых цветаевских образов — Психеи, — автор обнаруживает, что

Психея Цветаевой 1910-х годов существенно отличается от Психеи 1920-х … Психея появляется в стихах Цветаевой в апреле 1918 г. как героиня античного мифа. Причем это первая античная героиня Цветаевой, с которой отождествляет себя автор.

В статье раскрываются загадки, снимаются маски, под которыми скрывается Психея в различных произведениях, и делается вывод:

Психея, действительно, первая античная роль в лирике Марины Цветаевой; Сивилла, Эвридика, Федра и другие придут позже.

Далее следует подробный анализ сходства и отличия цветаевской Психеи от ее античного источника:

Как первая в ряду античных ролей, цветаевская Психея сочетает в себе черты, унаследованные от античного прототипа, и черты вневременной «психейности»

Доказывается связь этого образа с теми, в которых Цветаева узнавала Психею в текстах Апулея, Андерсена, Аксакова, Толстого. Дается истолкование собственного воплощения этого образа: в стихотворении «Психея»

Психея – Наталья Николаевна Пушкина. Здесь ничего угадывать не нужно: Цветаева не упустила ни одной возможности для характеристики «психейности» героини: она и «птица», и «бабочка», и «призрак», и «привиденье», «пери», и просто «Психея». …Последняя сцена – сцена «апофеоза» (обожествления) в цветаевском смысле: от «Психеи» осталось только бальное платье, отражающееся в зеркале

Сложная система образов-ключей подводит к выводу, что

Реальная же «Психея», «бабочка ночная», обожженная «пылким поцелуем арапа», – это Афродита, на что недвусмысленно указывает образ «пустой пены бального платья» в конце стихотворения. Как в первом стихотворении мы должны были догадаться, что «не самозванка» – Психея, так здесь мы должны угадать в Психее Афродиту.

(Любопытные отражения образа Психеи я также  нашла в романе Г. Сенкевича «Камо грядеши?», о чем собираюсь рассказать читателям блога в скором времени).

В итоге наблюдений Р. Войтехович обнаруживает, что

Произведя аналитическую операцию разделения Психеи и Афродиты, Цветаева как будто потеряла к Психее интерес. Еще раз этот образ мелькнет весной того же 1920 г. в стихотворении «Старинное благоговенье» в составе сравнения:

Она, Психеи бестелесней,

Читает стих Экклезиаста

И не читает Песни Песней.

В октябре-ноябре 1920 г., «расставшись» с молодостью и Афродитой (циклы «Хвала Афродите» и «Молодость»), Цветаева расстается и с Психеей, как бы передоверяя эту роль дочери …Больше прямых упоминаний Психеи ни в поэзии, ни в прозе Цветаевой мы не встретим вплоть до 1923 г., когда в Берлине выйдет сборник «Психея», где раздел стихов к Але и раздел стихов самой Али образуют рамку, определяющую концепцию сборника. Слово «Психея» встречается в книге дважды, в названии книги и в названии раздела «Психея. (Стихи моей дочери)».

Такие работы и такие выводы объясняют роль сборника «Борисоглебье» как одного из наиболее существенных источников цветаевской творческой биографии.