Это стихотворение развивает цветаевское видение образа Ахматовой, представляя его в новом ракурсе.

 

 

Еще один огромный взмах,
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!

Что делала в тумане дней?
Ждала и пела…
Так много вздоха было в ней,
Так мало — тела.

Не человечески мила
Ее дремота.
От ангела и от орла
В ней было что-то.

И спит, а хор ее манит
В сады Эдема.
Как будто песнями не сыт
Уснувший демон!

Часы, года, века. — Ни нас,
Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.

Давно бездействует метла,
И никнут льстиво
Над Музой Царского Села
Кресты крапивы.
23 июня 1916

Говоря о реалиях, связанных с датой создания стихотворения, заметим, что она, по новому стилю, соответствует дате рождения Ахматовой (11 июня по ст. стилю). Едва ли Цветаева могла до введения нового стиля (март 1918 г.) держать в уме это обстоятельство, но само совпадение примечательно чисто цветаевским соединением тем рождения и смерти. До Цветаевой могли дойти слухи о тяжелой болезни, которую перенесла Ахматова и которая заставила ее проводить лето 1916 года в Севастополе. Как бы ни было, размышление посвящено не прошлому и не настоящему Ахматовой, а тому времени, когда ее существование будет закончено.

Об этом событии сообщается сразу, в первой строфе:

Еще один огромный взмах,
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!

Здесь обнаруживается связь с первым стихотворением цикла:

Ахматова! Это имя — огромный вздох

По цепочке смысловой близости и звукового сходства огромный вздох переходит в огромный взмах, фокус взгляда перемещается с толпы на объект внимания, ситуация переключается со взрыва восторженных чувств на последнее жизненное действие объекта. Еще слова «Спят ресницы» позволяют допускать, что речь идет лишь об обычном сне. Но следующие две строки совершенно определенно указывают на то, что наступил вечный сон:

О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!

Здесь, как увидим ниже, просвечивает связь с мотивами иного произведения и иного автора, а сейчас отметим, что метафорический оборот «прах Легчайшей птицы» переводит образ в план высшей поэтической символики: умер не человек, а та, что была птицей и в земной своей ипостаси.

А в следующей строфе раскрытие образа приоткрывает и источник замысла произведения:

Что делала в тумане дней?
Ждала и пела…
Так много вздоха было в ней,
Так мало — тела.

«Ждала и пела…» — это реминисценция слов Ахматовой из стихотворения «Помолись о нищей, о потерянной…» (1912). В нем героиня, переживающая череду страданий, обращается к герою с просьбой молиться о ее душе и пытается найти смысл бесконечных испытаний в Божьей воле: «Или это ангел мне указывал / Свет, невидимый для нас?» Возможно, слово пела и созвучно соотносенное с ним тела подсказали идею данного стихотворения подобно тому, как ахматовский оборот «Муза, плача, изнывала» вызвал поэтический титул «Муза Плача».

Здесь же можно увидеть и объяснение мотива «прах Легчайшей птицы». Вздох, который в первом произведении стал выражением общей любви, вошел в сущностную основу героини, наполнил ее, сделал легкой, воздушной, соответственно уменьшив телесное пространство, и эта метаморфоза вывела ее из мира людей.

Об этом говорится в третьей строфе:

Не человечески мила
Ее дремота.
От ангела и от орла
В ней было что-то.

Речь о «дремоте» напоминает, что смерть героини — лишь сон, хотя и вечный. Поэтому, даже лишившись человеческого облика, она сохраняет былую красоту:  крылатость образа вызывает ассоциации с ангелом (возможно, тем, ахматовским), воплощающим благостность, величие, милосердие, и  орлом (гордость, мощь, сила).

Развитие сложного сравнения доводится до логической завершенности в следующей строфе:

И спит, а хор ее манит
В сады Эдема.
Как будто песнями не сыт
Уснувший демон!

Таким образом, символическая суть ахматовского образа в итоге определяется совершенно недвусмысленно как демоническая.  Поэтому сколько бы ни ждал и ни звал ее Рай, но ей не суждено туда попасть. Что же остается?

Часы, года, века. — Ни нас,
Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.

Суждено иное: полное земное забвение. Заботиться о прахе никто не будет:

Давно бездействует метла,
И никнут льстиво
Над Музой Царского Села
Кресты крапивы.

Если рассматривать стихотворение в связи с первым «ахматовским», то смысл этих строк можно истолковать следующим образом. Человеческая благодарность таланту недолговечна, и самый «огромный вздох» толпы обожателей — явление временное и преходящее. Не стоит видеть в нем перспективу вечной славы, не стоит надеяться, что те, кто переживет поэта, будут беречь следы его физического существования. Все дело в том, что поэт — явление не земное, внечеловеческое. И поэтому он обретает бессмертие лишь став такой же частью природы, как воспетые им  травы, и лишь они способны исполнять роль верного окружения и могильных крестов.

Таким представляется наше видение стихотворения «Еще один огромный взмах…»

Теперь скажем о том, что отмечают здесь исследователи. С.Н. Бройтман обнаруживает связь с блоковским стихотворением:

В наиболее простых случаях «Ахматова», благодаря реминисценциям из Блока, наделяется чертами его женских образов:
Еще один огромный взмах –
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы…
[Блок:] Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы (Бройтман)

Действительно, детали, упомянутые в блоковском стихотворении, вошли в цветаевское произведение. Таким образом, Цветаева с помощью блоковского облака коннотаций (выражение О. Ревзиной), развивает и обогащает ахматовский образ, переводит его в фокус личного представления. При этом ассоциация, связанная с образом птицы, через сравнение с орлом меняет его смысловую сущность и подводит к демоническому началу.

Сравнение с орлом в этом плане интересно трактует Р.С. Войтехович, сопоставляя картину М. Врубеля «Демон сидящий» и портрет Ахматовой кисти О. Делла-Вос-Кардовской:

Выразительность профиля, устойчиво ассоциирующегося с клювом хищных птиц (ср. «От ангела и от орла / В ней было что-то») и с Кавказом, темный цвет волос подсказали образ «юного демона», чему способствует и отсутствие на портрете ярко выраженных «женских форм» <…> Вероятнее всего, имеется в виду лермонтовско-врубелевский демон, у Врубеля отчасти женоподобный. При всей разнице, что-то в картине Кардовской, действительно, может ассоциироваться с врубелевскими образами демона. Оба художника, каждый по-своему, выразили «страшную силу» красоты. (Войтехович: 435).

Можно добавить к этому еще одну ассоциацию. «Огромный взмах» ресниц, как и «что-то от орла», частично соотносят образ Ахматовой и с образом Мандельштама: эти характеристики упоминаются  в посвященных ему стихотворениях. Таким образом стихотворение «Еще один огромный взмах…», адресованное Ахматовой, послужило созданию и обобщенного мифологического образа Поэта.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бройтман С. Н. М. Цветаева и А. Блок // Новый филологический вестник. 2005. № 1. С. 7‒37.
2. Войтехович Р. Польская гордыня и татарское иго в стихах Цветаевой к Ахматовой. // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XII: Мифология культурного пространства: К 80-летию С. Г. Исакова. Тарту, 2011. С. 427– 450.