Май 21st, 2017 
Инна Башкирова
1931 год принес семье Эфронов немного надежд и много разочарований. Об этом мы рассказывали в заметке, посвященной кинотеме этого года.
Конечно, такая жизнь не способствовала творческому вдохновению. Случайный повод
— прочтение мемуаров Г. Иванова, неадекватно передававшего события давних лет — вызвал полемический очерк «История одного посвящения», темой которого стали отношения с О. Мандельштамом. Дальше этого всплеска мемуарная проза не пошла. Зато 1931 год подарил несколько прекрасных стихов:
«Лучина»
«Стихи к Пушкину»
«Страна»
«Ода пешему ходу»
«Дом»
«Бузина»
«Не нужен твой стих…»
Основная тема этих произведений — размышления о покинутой стране, о судьбе человека, лишенного Родины, прочного, законного места под солнцем. Особняком стоит цикл «Стихов к Пушкину», тоже полемический по духу, подобно «Истории одного посвящения». Стоило бы, вероятно, поискать связь этих двух произведений, так как оба они имеют целью представить собственное видение образа Поэта, вопреки тому, который утверждается в общественном мнении.
Другая линия, которая, весьма вероятно, берет начало из «Истории…» — поток очерков и эссе в последующие два года. Словно все предыдущие годы мысли копились, выстраивались и складывались в те формулы, которые в 1932 году воплотились в комплексе «искусствоведческих» очерков:
«Искусство при свете совести»
«Поэт и время»
«Эпос и лирика современной России»
В этом же году Цветаева продолжает и линию подступа к французскому читателю. Это — одна из причин создания очерков «Флорентийские ночи» и «Письмо к Амазонке», и эпистолярная форма этих произведений — новая примета цветаевского творчества.
Смерть М. А. Волошина послужила мощным импульсом к созданию одного из шедевров мемуарной прозы — «Живое о живом». К нему же обращен и стихотворный цикл «Ici — haut». Стихов и в этом году написано считанное количество:
«Стихи к сыну»
«Родина»
«Закрыв глаза — раз и́наче нельзя…»
«Никуда не уехали — ты да я…»
и они продолжают темы предыдущего года: размышления о судьбе эмигранта.
Цветаева приучает себя к мысли о возвращении, хотя понимает, что в советской России, где только мертвый поэт может оказаться на своем месте («Ветхозаветная тишина…», 1932), ее поэзия не нужна. А главное, и в России тоска по родине не иссякнет, потому что есть и другие родины у поэта — Даль и Гордыня («Родина», 1932). (Войтехович)
Если 1932 год был годом «теорий», то 1933 можно назвать годом «мемуариев». Цветаева воскрешает прошлое в очерках, посвященных временам ее детства и юности:
«Башня в плюще»
«Дом у Старого Пимена»
» Жених»
«Открытие музея»
«Музей Александра III»
Но сохранялась и линия «теории», которую можно назвать цветаевской компаративистикой. Очерк «Два «Лесных царя» сравнивает два перевода одного произведения, а эссе «Поэты с историей и поэты без истории» — разные типы поэтического творчества.
Говоря о тематике последнего эмигрантского периода, Р. С. Войтехович отмечает, что Цветаева заметно «левеет». Это наблюдение особенно показательно на примере единственного поэтического произведения 1933 года — цикла «Стол»:
Она ощущает себя пролетарием, «мозг» которого «поедают» читатели-гурманы, воспевает свое орудие труда — «письменный верный стол», вернее идею стола, потому что он сливается с героиней и природой, но враждует с обеденным столом, на который положат тех читателей, которые «объели» поэта. (Войтехович)
В целом же 1931— 1933 годы представляются одним из наиболее плодотворных в творческом плане периодов эмигрантской жизни Цветаевой.
ЛИТЕРАТУРА
Войтехович Р. Тематический маршрут лирики Марины Цветаевой // Cuadernos de rusística española. Universidad de Granada, 2013. № 9. Pp. 79–90
Опубликовано в рубрике 
